В точку!Общество
Тренды

Расчеловечивание: вехи и этапы

Длинный путь от «слезинки младенца» до героизации Бандеры антисоветская реакция пробежала удивительно быстро. Первоначальная позиция «мы против всякого насилия» стремительно мутировала сперва в молчаливую признательность, а потом и восторженную апологетику «правильному» террору. Герои в связи с этим тоже поменялись: из лопоухих недотёп, чеховских интеллигентов они стали вдруг стали Бандерами и Шухевичами, Колчаками и Пиночетами. Вся «перестроечная» демагогия начиналась со старых песен о ценности человеческой жизни вообще. Мол, и моя жизнь ценна, и ваша ценна, и его тоже ценна, и любая человеческая жизнь – безмерная ценность. Но к 2020 году эти гимнопения абстрактному, дистиллированному гуманизму смолкли уже повсеместно…

Либерализм, который влили в абстрактный гуманизм, произвёл вполне предсказуемую химическую реакцию, превратившую кристально-прозрачную дистиллировку в мутный и токсичный яд.

Что случилось?
Я вам объясню.

Ценность человеческой жизни – это ОБОБЩЕНИЕ в рамках абстрактного мышления, которое свободно от конкретно-биологического носителя[1]. Это интересный феномен, из которого выросли религия, наука[2] и социализм – но я сейчас о другом.

Либерализм же опирается на индивидуализм. Если мы с вами берём идею «сверхценности человеческой жизни» и накладываем её на индивидуализм либерала, что что получится?

Вы и без меня уже поняли: получится, что сверхценностью обладает только жизнь данного конкретного либерала. И, чтобы эту жизнь защитить – не страшны любые жертвы в окружающем мире. Ведь человеческая жизнь – высшая из ценностей, абсолютная ценность! Ничто не может быть поставлено выше неё…

При смешивании с индивидуализмом либерала ОТСЮДА вытекает, что даже самый маленький каприз, крошечное желание «Я» — важнее, чем любые бедствия и страдания вне «Я».

Фокус нехитрый, в итоге мы получаем Чубайса, получаем приватизаторов, которые себе ни в чём не отказывают, а свои удобства в жизни считают такой сверхценностью, что вымирание «30-40 млн» людей – вполне допустимая цена за их право «не унижать себя стоянием в очередях» или «ожиданием квартиры по очереди». И такой подход – при котором «Я» на весах оценки обретает бесконечную весомость, а всё чужое – абсолютную невесомость – въелся им в плоть и кровь.

Принцип очевиден всем, ныне живущим: «раз нам нужно, то мы сделаем – чего бы это вам не стоило».

* * *

Мутация абстрактного гуманизма в звериный эгоизм при таком подходе была совершенно неизбежна. Тем более, что абстрактный гуманизм имени «слезинки ребёнка» — носит характер оксюморона, и по сути своей (если задуматься) – мертворожденный.

Объясняю, почему.

Допустим, в некоем обществе вводится запрет убийств. Это автоматически предполагает убийство убийц, причём не как противоречие, а как необходимое основание заповеди «не убий». Она может запретить убийство только в том случае, если убийц будут убивать.

А иначе она вообще ничего не запрещает и равна нолю. Убийство запрещено, и убийство убийц тоже запрещено, а раз так – то каждый делает, чего хочет. Кто не хотел убивать – не убивает, а кто хотел – тот убивает. Спрашивается, и зачем вводить такой закон? И без него всё было точно так же…

Закон онтологических пар ещё в античности объяснил людям, что не бывает низа без верха, светлого без тёмного, левого без правого. Ничто не существует без собственной противоположности.

Это означает, что любовь не бывает без ненависти. Ненависть к врагам любви – это неотъемлемая часть самой любви. Тот, кто всем безобиден – всем и бесполезен. Ноль не имеет отрицательного знака по той же причине, по какой он не имеет и положительного: в нём нет содержания.

* * *

Коллапс социального мышления (мышления широкими обобщениями) и формирование зоологического мышления (безоговорочный эгоцентризм), лишь декоративно, лишь в качестве орнамента украшенного пережитками человеческого прошлого своего носителя.

Особенность зоологического мышления в том, что человек делает себя мерой всех вещей во Вселенной. Он ни о чём неспособен думать абстрактно, он всё соотносит с собой. И Вселенная распадается в его мышлении на служебные, опасные и бесполезные явления, никак не связанные с пропорциями объективного мира.

Измерение в объективных единицах, свойственное научному мышлению – сменяется на измерение в перспективе приближения-удаления. То есть нет больше вещей, которые большие или малые сами по себе. Если они далеко от меня – то они очень маленькие (или их вообще нет, раз их не видно) – сколько бы они не весили в объективных единицах измерения.

Напротив, если они близко – то они очень большие, потому что при моём взгляде закрывают пол-горизонта.

Может ли быть яблоко больше многоэтажки? Конечно, может: любой художник скажет вам, что если рисовать яблоко вблизи, а многоэтажку вдали, то яблоко будет больше. Речь идёт о субъективных единицах измерения, никак не связанных с попытками объективного познания (познания вне и помимо себя).

Может ли быть рубль больше миллиона? Конечно, может: любой хищник-приватизатор скажет вам, что рубль в его кармане куда важнее миллиона в общественной собственности, до которой он не может дотянутся с хищениями. И если ему предложат выбрать между собственной копейкой и общественный рублём, он без колебаний выбирает копейку.

В целом же такое я-центричное маштабирование и называется «коллапсом социального мышления». Это когда нет никакого «нулевого меридиана», кроме той точки, на которой я сейчас стою.

* * *

Есть два типа носителей зоологического мышления: эгоист и локалист. Эгоист отличается от локалиста тем, что он понимает собственный эгоизм, может мысленно сопоставить его с иным взглядом, сознательно делает выбор в пользу личной выгоды. Для локалиста я-центризм состояние естественное и органичное, он не осознаёт псевдомаштабирования, и никаких вариантов поведения не имеет.

Можно сказать и проще: эгоист – это животное, в котором ещё живёт подавленный человек. А локалист – это животное, в котором уже не осталось ничего, кроме животного.

* * *

Цивилизованное мышление при дележе активов учитывает как священное право, исходящее из прошлого общества, так и ответственность за будущее общества. Получение актива не должно быть ни кощунственным по отношению к предкам, ни разрушительным для потомков.

Зоологическое мышление в схватке за ценный актив не интересуется (да и не может уже интересоваться) – как и откуда он возник. Нет у него и представлений о будущем времени: как его действия скажутся на будущем, на судьбе грядущих поколений.

Чтобы это понять, вообразите енота или барсука, которые почувствовали вкусные запахи с помойки. Понимает ли зверёк, кто, как и когда создал эту совокупность? Думает ли о дальнейшей её судьбе? Конечно же, нет. Влекомый инстинктом, зверь потрошит то, что нашёл или поймал. Точнее, то, что ему посчастливилось получить, потому что сам-то он ничего не создаёт, только рыскает в поисках готовых активов.

Если искать истоки ОГОЛТЕЛОСТИ приватизаторов – то она именно в этом. Приватизаторы – люди из ниоткуда, не предполагающие после себя ничего. Они существуют только в локации собственных хищений, и больше нигде. Линейной истории, преемственной цивилизации, даже просто связного мышления – для них не существует.

Их мир – это мир пожирателей, которые выпали из небытия, чтобы сожрать всё съедобное там, куда выпали, не понимая, да и не желая понимать последствия своих оргий. «Ну, иссякнет род людской – а нам какое дело?!».

После приватизаторов остаются руины и пепелища, но и это – не есть сознательный продукт их деятельности, о котором они бы думали и проектировали – просто побочный эффект хватательно-поглотительного инстинкта колонии паразитов.

Что касается катастрофы цивилизации – то для локалистов то она не только безразлична локалистам, но и вообще ими не воспринимаема. Их органы восприятия устроены так, что они не только оценить, но и даже просто осознать масштабную деградацию человечества не в состоянии.

Хищник никак не может осознать причинно-следственную связь между своим поведением – и глобальной катастрофой. Ведь он делает только то, что ему велит природа, велят инстинкты, в каком-то смысле у него даже и нет свободы выбора, он лишь орудие зоологических инстинктов и заложенных в них поведенческих алгоритмов.

Как можно втолковать бактерии, что она является причиной серьёзного заболевания и даже смерти какого-то неведомого гигантского существа, которое бактерия вообще не может увидеть, настолько она микроскопическая?

* * *

Не нужно ничего выдумывать или усложнять: пост-советский кошмар и сгусток гнусных извращений под именем «либеральная глобализация» — лишь продукт погони хищников за активами, и ничего больше. Не стоит фантазировать о зловещих планах инопланетян или глобальных стратегиях злобных тайных обществ – даже если и те и другие имеются.

Потому что для масштабной деградации достаточно лишь одной причины (другие второстепенны): коллапс абстрактного мышления в среднем человеке массы. Как только мы переключим человека в режим зоопсихологии, всё, что мы видим – случится и без инопланетян, и без масонов, и без прочей мистики (притом, что я совсем не отрицаю мистику).

Когда существ, никого, кроме себя, не видящих и не принимающих – набирается критическая масса, то случается даже без прочих отягощающих – лютый п***ц.

Он проистекает из самой природы личного хапка, когда протянул руку и взял желаемое без оглядки на священные скрижали предков и чувство долга перед потомками. Как только таких существ становится много – они оказываются и в политиках и в избирателях, и в полиции, и в судах, и прессе и в ВУЗе. Кратко же говоря: это естественная диффузия зоопатов в социальные институты, происходящая всюду, где зоопатов много, а борьбы с ними не налажено, да и некому с ними бороться, если их стало слишком много.

Но если человек мысленно воображает себя волком (знаменитая английская поговорка «человек человеку волк» напрямую отсылает нас к явлению зоопатии[3]), то что он будет делать? Правильно, вести себя, как волк! И ладно, если в качестве рядового бандита, которого можно отловить. А если в качестве начальника, прокурора, депутата, и т.п.?

Вот вам и дурдом без врачей! Люди, внутренне воображающие себя волками – ведут себя не по-людски, а по-волчьи. Ведь исторический Наполеон отличается от Наполеона в психушке только тем, что у одного есть послушная армия, а у другого её нет. А если бы появилась? Как бы вёл себя «наполеон» из психиатрической палаты, если бы ему подчинялись бы сотни тысяч человек? Очевидно, повёл бы их туда, куда их первый Наполеон водил…

* * *

Расчеловечивание современного человечества идёт двумя, неразрывно взаимосвязанными, как рукава одной реки, потоками.

  1. Выхолащивание смысла понятий.
  2. Отмена и шельмование самих понятий, как таковых.

Говоря более понятным языком – это проституирование созданных цивилизацией институтов и их отмена.

Проституирование сводит весь смысл института к вознаграждению его руководства. Изначально «человек разумный» создавал суд для правосудия, а не для комфортного существования судьи. И Академию Наук – для продвижения науки, а не для роскошной жизни руководства Академии. То есть вознаграждение, порой немалое – следовало за делом и по причине дела, а не само по себе.

Если мы говорим о психологии зоопата, отарка – то для него дело и награда – «мухи и котлеты». И он стремится отделить мух от котлет, зёрна от плевел. То есть выбросить из суда или академии, министерства или церкви всякую деятельность, кроме собственного вознаграждения.

Если отарк будет описывать, например, Сталина – то он не заметит (даже в упор) бессонных ночей и тяжкого, невыносимого простым смертным бремени, которое несёт ответственный руководитель. Отарк – в силу своей психологии будет говорить только о возможностях на высшем из постов – о бесценных винах и банкетах, о сладости расправится с личными врагами, о дачах и лимузинах, о женщинах и дворцовых палатах. Именно так подан Сталин у Ф.Искандера или в фильме 1989 года «Оно». Фильм интересен тем, что вообще не заметил Великой отечественной войны, заменив её большим пожаром, над которым стенают вдовы. Фильм хотел показать нам тирана и только тирана – а вместе с войной попала бы и роль полководца.

А она зоопатам, смакующим возможности «пожить», имеющиеся у начальства, совершенно неинтересная. Да и, честно говоря, попросту непонятна, если речь идёт о локалисте. Ведь в его мышлении человек стремится к власти для удовольствий, а не для индустриализации, смены сохи тракторами или победы в величайшей из войн.

И когда зоопаты захватывают власть – они воплощают именно эти свои заветные представления о властителях, даже не со зла или жадности, а просто потому, что иных представлений о роли начальника не имеют.

Начальник для отарка и зоопата – тот, который лучше всех жрёт, просторнее всех живёт, роскошнее всех кутит и меньше всех работает. А потому государство из системы жизнеобеспечения и организатора национальных трудов – превращается у них в паразита и рэкетира. Роль руководства сводится к вымогательству.

Награду, положенную за «труды» президенту или премьеру, академику или епископу, судье или главному редактору, директору или заведующему зоопат прекрасно понимает и заранее смакует. А вот труды, за которые, собственно, и выдавалась ранее награда – за пределами постижения зоопсихологии.

Цирковой медведь танцует за сахар. Он, конечно, хотел бы жрать сахар без дурацких, с его точки зрения, танцев. И если дрессировщик пропал, а ящик с сахаром открыт, то цирковой медведь нажрётся сахару до диабета, а о танцах забудет, как о кошмарном сне.

Точно так же зоопат – это дрессированное животное, которое сладость награды понимает туго, а вот нужность дела, за которое получало сладости – совсем не понимает.

И когда власть оказывается в руках хидиотов[4] — они сперва «удешевляют культ» (подобно протестантам, хидиотам католицизма), сводят служение к дешёвой симуляции (полегче и побыстрее отвязаться от службы и перейти к заветному банкету).

Ну, а вторым актом, когда культ удешевлён уже до ноля, и всем очевидна его никчёмность – он просто отменяется, выбрасывается из схемы, в которой остаётся одна только звериная алчность руководителей процесса.

* * *

Хидиоту безразлично, что хвалить или осуждать, смысла вопросов он не понимает (про такое говорят: «виноваты ль попугаи в том, что матом говорят?»). Хидиот ориентируется на кусочек сахара в руках дрессировщика. Он, как цирковой зверёк, начинает выделывать те коленца, за которые дают сладость. Он приспосабливается под систему вознаграждений (равно как и под хлыст), и довольно тонко улавливает – чем дрессировщик доволен, а что его сердит.

Это никак не противоречит тому, что хидиот внутренне считает своих дрессировщиков дураками, внутренне презирает их и считает себя выше их, разумнее. Потому что дрессировщик, манипулируя сахарами, занимается, с точки зрения зверя, какой-то излишней и утомительной фигнёй, вместо того, чтобы сразу перейти к пожиранию сахара. Зверь завидует положению дрессировщиков – и в то же время насмехается над ними, считает их «неправильными людьми», придурками, которые, имея столько сахара, устраивают себе и другим какие-то проблемы на ровном месте.

И, естественно, с точки зрения общественного и научного прогресса простота зоопата – много хуже воровства. Ведь прогресс – идёт ли речь о прогрессе общества или сферы знаний – это всегда усложнение, неизбежная плата сложностями за рост и развитие.

Ведь что может быть проще и понятнее устройства зоологического сообщества? Однако же люди постоянно усложняют себе жизнь, изобретая табу и ограничители, какие-то институты и практики. Люди выдумали молодость тратить на упорную учёбу – тогда как зоологией молодость предоставлена для игр, забав и веселья.

А что, если употребить юность по природному назначению? Вырастет безграмотный, но весёлый и румяный придурок. Он сметёт все «пёстрые путы цивилизации», упрощая себе и другим жизнь до естественно-зоологических отношений. Мол, к чему все эти предрассудки – есть же здоровые практики, как жить, не напрягаясь и не морща лоб!

Умственно и духовно развитый человек видит в институтах цивилизации не только утомительную сложность, но и великий смысл, грандиозные перспективы. Он видит в усидчивом и дисциплинированном развитии разума расширяющиеся возможности человека-творца. Зоопат видит в институтах цивилизации только их тяжесть и их запреты.

Вообразите себе сверхценный, но тяжёлый прибор. Тот, кто знает, что это за прибор, несёт его бережно и осторожно. Но примитивный грузчик видит в приборе только груду металлолома, только нагрузку и тяготу. Он с удовольствием сбросит с себя это иго, как только представится такая возможность. Вес прибора примат ощущает на собственной шкуре, а возможности прибора – за пределами понимания примата.

* * *

Оттого либерализм и фашизм — две стороны одной медали. Это освобождение зверя внутри цивилизации, слона в посудной лавке. Либерализм говорит: не хочу делать, чего положено, а хочу делать, чего хочу! Нет у меня чувства гражданского долга, никому я не задолжал, родившись, и если мне что неприятно – то и заниматься этим не стану!

А фашизм – это насилие по отношению к тем, кто мешает зверю своевольничать. Он говорит: ах, вы мне не даёте? Так я силой возьму! Мешаете пройти? Смету вас с дороги! Воле моей не препятствуй!

Всякое желание имеет позитивное содержание и оборонительные меры. То, что мы хотим построить – это позитивное содержание. А защита построенного от разрушителей – оборонительные меры.

Звериные желания зоопата – тоже содержат в себе предмет и оборону. Предмет либеральный: похоть без границ. Хочу, чтобы всё принадлежало мне, чтобы я никому за это не был ничего должен, чтобы я доминировал, другие только кланялись, и т.п. В сущности, либерализм – всего лишь калька с инстинкта, например, волка в стае.

Есть хватательно-поглотительный, есть территориальный (охотничий участок), есть доминационный (желание стать вожаком стаи), есть и инстинкт экономии действий: все действия имеют цель обеспечить ситуацию сытого сна, чтобы по итогам ничего не делать.

Желание всем владеть, доминировать – и желание сытого сна, малоподвижности удовлетворённых инстинктов, вступают в противоречие. Засыпающий зверь рискует потерять доминирование в стае и добычу, а гиперактивный зверь – никак не может обрести покоя, заветной тихой неподвижности, продиктованной инстинктом экономии сил и экономности действий.

Либерал – это волк, у которого ничего не отбирают. Отсюда его ленивое благодушие, сытый, рыгающий юмор, и оптимизм идиота по формуле – « у меня уже всё хорошо – будет и у вас хорошо когда-нибудь. Когда – не знаю».

Если у волка начинают отбирать что-то (или ему помстилось раскулачивание) – то он моментально преображается из либерала в фашиста, рычит и нападает в звериной ярости. Суть в позиции зверя: «будет всё, как я решил! К чёрту все эти согласования, нечего дипломатию разводить – кто не согласен, того загрызу».

Если мы имеем человека с таким внутренним миром (эгоистичным и агрессивным) то цивилизации со всей её цветущей сложность, понятное дело – «каюк».

* * *

Здоровая экономическая мысль – это поиски возможностей для обеспечения людей при аксиоме необходимости этих людей.

То есть вначале ставиться необходимость их выживания – как условие задачи. А потом, в соответствии с условиями, начинаются поиски средств решения задачи.

Этим ещё Аристотель отличал экономику от «хрематистики», то есть простого и всеядного поискал личной выгоды.

Если убрать аксиому, что человек – нужен, то всякая экономическая мысль теряет смысл. При неизвестном количестве выживающих – качество выживания оставшихся может быть достигнуто, в принципе, любыми путями. Из 10 — 9 уморили, оставшемуся одному хорошо стало. А если из 100 99 уморить?

В 80-е годы нам рассказывали, что рынок лучше и комфортнее обеспечивает людей.
Теперь же произошла чудовищная подмена.

Теперь вопрос ставится так: кто-то как-то может хапнуть много. Кто (сколько) неизвестно, каким путём – неважно. У тебя есть шанс – беги и хватай. О каком-то общем росте обобщённого уровня жизни давно уже речь не идёт.

Это и есть главная примета вырождения и расчеловечивания экономической мысли в либерализме.

Свободу стали трактовать как возможность всё отнять у другого человека при условии, что он недостаточно силён для возражения. Если же достаточно силён – тогда свобода работает на него, а не на вас. У него вы ничего отнять не сможете – ищите тех, у кого можете.

Это – буквально и без кавычек – свобода зверя в лесу.

Неудивительно, что при таком понимании свободы, и в обилии «чёрных переделов», которые носят явно-криминальный характер, но при этом их некому судить, поскольку силы над процессом нет (все участники игры – вовлечены в процесс взаимной экспроприации, включая правоохранителей и судей) – законность стала меньше, чем условностью.

Вырождение правосознания заключается в том, что «закон» воспринимается не как священная, неизменная данность, а как произвол сильного, присвоившего себе звание «законодателя».

Следовательно – вопрос не в содержании бумаги, а в том, какой (чьей) печатью бумага заверена. Захватите нужную печать в свои руки – и можете выдавать любое своё действие без ограничений – как «законное»!

Вырождение правовой мысли превращает правоохранительные институты в нечто излишнее, «пятое колесо» в системе.

Если у меня отобрали кошелёк – то важен сам факт, а не то, грабитель на ночной дороге отобрал или судебный пристав с удостоверением.

* * *

Безусловно, деградация экономической мысли и правосознания – взаимосвязанные процессы. Выродившаяся экономическая мысль сделала всеобщее выживание необязательным.

Она свела экономику к зоологической борьбе животных за жизнь. Раз всеобщее выживание уже неважно (а важен лишь личный хапок любой для окружающих ценой) – тогда законность теряет смысл – отменена она формально или не отменена.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

Николай Выхин

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Проверьте также

Закрыть
Кнопка «Наверх»
Закрыть
Закрыть