Психология предательства самих себя
Люди, говорящие и мыслящие на русском языке, проклинают русских, интеллигенты, взращенные на русской культуре, публично отрекаются от нее, люмпен-персонажи, носящие русские имена и фамилии, визжат на площадях, требуя волочить «москаляку на гиляку».
Как такое могло получиться? Неужели в некоторых русских, живущих на Украине, вселился бес украинского национализма? Нет, они остаются в пределах медицинской нормы, деятельно отстаивают свои убеждения, и даже в чем-то являются логичными и последовательным. Но ведь началось это не в феврале 2014 года, и не во время «оранжевой революции», и даже не со времени провозглашения независимости Украины.
Люди отрекаются от своего народа в том случае, если они его презирают, если у них исчезает предмет для гордости за то сообщество людей, к которому они принадлежат по праву рождения. Отечественная культура с Петровских времен пропитана подражательством по отношению к Европе. Этот факт становился предметом ожесточенных дискуссий славянофилов и западников еще в XIX веке.
Динамично развивавшийся Европейский континент, с его техникой и наукой, философией и правом, культурой и искусством, манил значительную часть общества, часто приводя к механическому и бездумному заимствованию чужого опыта, вне зависимости от того, насколько он был применим в отечественных условиях.
От желания сделать «побыстрей» и «как у них» насильно пудрили букли гатчинских гвардейцев Павла Первого и вспыхивали масонские мечтания Пьера Безухова, российское дворянское общество исступленно подражало парижским модам и английским методам ведения хозяйства, а демократы-разночинцы заимствовали приемы революционного террора и социальные теории. Много хорошего действительно было перенято, но многое взято слепо и на веру. Веру в то, что иностранная мода однозначно лучше отечественного опыта.
А что же простой гражданин? Естественно, когда элита мыслит исключительно категориями подражания иностранному, обыватель, подтягиваясь до уровня вышестоящих начальников, начинает действовать в этом же ключе: разговаривать на «смеси французского с нижегородским» или, согласно очередной моде, обнажать заведомо кривые ноги, искренне считая это признаком «цивилизованности». Обыватель инстинктивно подражает культуре высших слоев общества, но культура эта, как выясняется по ходу дела, заимствованная. Значит «своё» — это изначально отсталое, провинциальное (рассуждает он), вот и вышестоящее начальство «своим» брезгует.
С появлением на исторической сцене советской элиты ситуация только усугубилась. Вчерашние мелкие чиновники, матросы и рабочие недолго наслаждались своим положением авангарда революционного движения в мире. Им, непривычным к самостоятельности, как хлеб была нужна моральная поддержка Запада — родины прогрессистских теорий, то есть система внешних координат, с которой они могли сверить правильность выбранного курса. «Мы авангард? Ведь правда?» И европейский наблюдатель благосклонно кивает: «Да, действительно, любопытный эксперимент». Потом, в зависимости от настроения, кивать перестает. И привыкшее жить категориями подражательства общество впадает в панику: «Мы сбились со столбовой дороги цивилизации! Мы больше не авангард! Мы вообще черт знает где!» И кто же заблудшим виноват?
Разумеется, их неумение (нежелание) следовать очередным «передовым образцам» цивилизованного общества сегодня — «общества потребления». Чужое привычно становится лучшим, а своего — «туземного» — прогрессивному либералу, напялившему на себя тогу просвещенного европейца, следует тщательно избегать. И в поступках, и даже в мыслях.
Некоторые русские перестают быть русскими не потому что они «плохие» — наоборот, они хотят выглядеть «лучше», «качественней», «респектабельней». Дескать, они — «истинные европейцы», и, как обязательное следствие, «демократы». Русская знать в начале XIX века подражала европодобным полякам (только что вольнолюбиво профукавшим собственное государство), а русский либерал в начале XXI века будет тянуться к «героям майдана» лишь на том основании, что они словоблудят о демократических ценностях (попутно истребляя тысячи мирных сограждан). Он уже привычно стесняется своего происхождения, своего языка, своей национальной культуры.
Назойливое стремление отечественного либерала стать «европеоидом» диктует ему модель поведения, в которой он якобы приближается к «западному стандарту». И если политическая мода указывает ему «отречься от старого мира», то он — как досадный анахронизм — сознательно начинает топтать свою русскость, переходить на плохой французский или ломаный украинский. И — самое страшное — начинает приветствовать, оправдывать и поощрять убийство русских соотечественников.
Манкурт не задумывается, насколько он омерзителен в своем пресмыкательстве. И гадок не только для соотечественников, но и для думающих европейцев. Всех тех, кому политическая помойка не заменила истинную Родину и родной язык.
